«Горечь слаще меда и сота». Игумения Руфина (Кокорева) (15/28 августа 1937г.)
«Если мы, изгнанники земли родной, с воплем крепким припадем к Чудотворному Образу Царицы Небесной и едиными устами и единым сердцем возопием к Ней: «Матерь Божия, спаси землю Русскую!» – то неужели не услышит Она нас? Нет, возлюбленные! Она услышит, Она умолит возлюбленного Сына Своего преклонить праведный гнев Свой на милость, если только…покаемся и дадим обещание направить жизнь свою по заповедям Божиим!»
Эти строки принадлежали одной уже очень немолодой женщине, монахине, нашей соотечественнице, оказавшейся среди сотен тысяч скитальцев, рассеянных по миру революционной волной. Мало кто помнит о ней сегодня в России: ее имени нет в соборе прославленных новомучеников и исповедников Российских, но по тому, как была прожита жизнь, она достойна поминовения вместе с поколением исповедников; ведь соблюсти веру среди безверия, пребыть в любви Христовой, когда вокруг жестокость, не отступить от монашеских обетов, когда не осталось ни своей земли, ни монастыря, все вынести, все претерпеть – само по себе немало. Эта женщина – игуменья Руфина (Кокорева). Проделавшая вместе с отступавшей Белой армией огромный путь от Урала до Шанхая, она уносила в своей душе, как в неугасимой лампаде, дух Православия и той, прежней России, оставшейся за чертой 1917 года. Какими бы ни оказывались внешние обстоятельства, в нищете и в относительном благополучии она оставалась русской монахиней, не переставая молиться о Родине, как мать о больном ребенке, поминая живых и усопших, оставшихся в СССР, и обреченных, как и она, на бесприютное существование на чужбине…
«Ольга Семеновна»
«Ну, игуменьей будешь , – сказала настоятельница, – в первый раз одеваю послушницу с колокольным звоном». А та стояла, не шелохнувшись, совсем еще юная, тоненькая, как свечка, до сих пор не веря своему счастью.
Родители отпускали ее в монастырь со слезами. Состоятельная семья, отец – Андрей Тимофеевич – крупный пермский промышленник. И не того вовсе желали Кокоревы для своей дочери. Семейство было верующим, и Олю с детских лет воспитывали, как полагается, по правилам Церкви. Но монастырь!.. Да и мала она была еще совсем – едва исполнилось восемь лет. И откуда только это пришло к ней? Встанет ночью потихоньку перед образами, а чуть свет проскользнет мимо заспанной прислуги (только ее и видели!) и бежит к полунощнице в соседний Успенский женский монастырь. Пытались усилить охрану, так она – в окно…
Поначалу желанию дочери родители противились, однако, видя, что запреты и строгость лишь приводят ее в болезненное состояние, понемногу смирились и уступили наконец. И вот в тот день, когда матушка игуменья облекала ее в подрясник, с улицы радостной волной грянул колокольный звон – «Игуменьей будешь».
…Тихо жила девочка среди монахинь, а от прозорливого нищего не утаилась. Всякий раз, появляясь в монастыре, блаженный по прозванию Василий Иванович, которого знала вся округа, величал молоденькую послушницу Ольгой Семеновной. Девочка пыталась возражать: дескать, Андреевна я, а юродивый свое: «Мы с твоим отцом в Верхотурье-то вместе рыбу ловили». Годы прошли, прежде чем открылся смысл иносказательных слов Василия Ивановича.
А однажды, подозвав Ольгу, старик протянул ей странную смесь, предложив отведать. Горечь оказалась невозможная: полынь, горчица, перец с солью. Дыхание перехватило, а блаженный подсказывает: мол, пей-пей! Пересилив себя, девочка сделала еще несколько глотков, и вдруг горечь исчезла, сменилась приятным медвяным вкусом. На скорби Христа ради благословил юродивый…
Не искать своего
В первые годы в монастыре, стремясь подражать подвижникам древности, Ольга усиливала пост и молитву и одновременно искала духовного руководства. В те годы ее привлекало строгое аскетическое монашество, и руководителей она выбрала для себя среди Валаамских старцев.
Был и момент, когда разгоряченность юности, отчасти оправданная страхом потерять искру живой веры, заронившуюся в душу, заставила ее покинуть свой монастырь, где слишком уж заметной была она среди старших по возрасту монахинь: и снисхождения много, и чести… Перебравшись в Москву, молодая послушница желала укрепиться, напитать душу благодатью возле великих святынь, но через несколько лет ощутила, что духовно только расстроилась от перемены места. С этого времени ее отношение к монашеству несколько меняется: воодушевление, способное воздвигнуть новоначальных на подвиг не по силам и затем повергнуть в уныние, отступает перед сознанием того, что истинное монашество смиренно и восхождение по лестнице христианских добродетелей требует большого терпения.
В кротком умиротворенном духе вернулась она на Урал. А местный старец, архимандрит Арефа, открыл ей, что путь ее – не аскеза, не отшельничество, а служение Богу через заботу о ближних и благоустроение монастырей. Напряженные поиски привели Ольгу к пониманию того, что в монашестве главное – не искать своего, через обстоятельства учиться видеть Божие и следовать пути Господню.
В качестве места, которое она все искала, архимандрит Арефа указал ей Верхотурский Покровский монастырь. Вот тогда и вспомнились ей речи блаженного Василия Ивановича: Симеон Верхотурский принимал ее под свое покровительство.
В новой обители Ольга училась прежде всего послушанию. Монах – «вещь церковная»: и в иконописной пришлось потрудиться, и хором монастырским управлять, и благочинной послужить при матушке игуменье Таисии.
А в 1911 г . Синод постановил постричь инокиню Ольгу с именем Руфина и возвести ее в сан игуменьи с последующим переводом в г. Чердынь Пермской губернии – для восстановления закрытого при Екатерине II Иоанно-Богословского монастыря. И вновь ей сопутствовал святой праведный Симеон Верхотурский. Встречали матушку его иконой со словами: «Да будет вам с сего дня угодник Божий отцом и руководителем на вашем нелегком поприще служения ближнему».
Обитель возрождалась великими трудами и скорбями. Для того чтобы восстановить полуразрушенный храм и выстроить два келейных корпуса, матушке и сестрам несколько лет пришлось жить впроголодь. Не сразу появилось свое хозяйство: покосы, скот. Все пришлось осваивать самим: и сеять, и жать, и косить, и дровами запасаться. А едва встали на ноги, матушка Руфина тут же создала при монастыре приют для детей-сирот, потерявших родителей в годы Первой мировой войны. Шефство над ним взяла на себя великая княжна Татьяна Николаевна. К 1917 г . на попечении обители было уже около 75 детей. В те годы игуменья Руфина по делам приюта выезжала в Москву – поучиться тому, как поставлено воспитание детей в Марфо-Мариинской обители. Ей довелось познакомиться с великой княгиней Елизаветой Федоровной, оказавшей ей радушный прием и послужившей личным примером. К 1917 г . игуменья Руфина имела немалый опыт и достигла той внутренней душевной и духовной зрелости, которая позволила ей не потерять самообладания, когда в миг, в одночасье рухнуло все, что с таким трудом создавалось.
«Нигде нас так не встречали»
С началом революции Иоанно-Богословский монастырь постигла участь сотен других обителей. Часто наведывались непрошеные «гости»: обыски, реквизиции, ограбление…
Защищая сестер от тягостного общения, она сама вела переговоры с комиссарами, уравновешенная, державшаяся просто и с достоинством. Ровность, обезоруживающая даже самых дерзких, придавала ей смелости. В те дни, когда обыватели без веских причин не решались выходить на улицы, матушка Руфина являлась к представителям новой власти ходатайствовать за арестованных. Ее видели и в разъездах по городу: с наступлением голода она навещала бывших благотворителей, оказавшихся в нужде, старых прихожан, отлучившихся сестер, развозя на себе – под складками монашеского облачения муку, сахар, масло.
А когда «белым» удалось на время освободить Чердынь, всему отряду были выданы приобретенные на средства монастыря валенки и меховые шапки. «Нигде нас так не встречали», – говорили потом солдаты добровольческой армии. Но радость оказалась недолгой: из штаба в Чердынь пришел приказ о незамедлительной эвакуации. С трудом удалось уговорить игуменью ехать. Из Перми она еще пыталась вернуться, но уже второй строгий приказ заставил ее вместе с сестрами двигаться за отступающей армией.
Скитания
…Вагоны с мерцающим под самым потолком слабым светом, битком набитые солдатами и беженцами, грязь, тиф… Все, что сопутствовало отступавшей Белой армии и легло на страницы произведений М. Булгакова и Г. Газданова, месяцы напролет окружало матушку Руфину и ее спутниц. Ко всему этому добавлялись голод и истощение от постоянного недосыпания и холода. Пробираясь дальше на восток, они не могли даже рассчитывать на отдых и восстановление сил в месте прибытия. На хлеб можно было заработать только тяжелым физическим трудом. Во Владивостоке матушка Руфина была уже настолько слаба, что, оставляя работу – полоскание белья в проруби, ложилась иногда прямо на лед, давая себе хоть немного отдыха. Следствием стали тяжелые болезни, не покидавшие ее уже до конца дней.
Под Покровом
И все же… Под Покровом Богородицы принесла она монашеские обеты. Покров этот был над ней и в пору испытаний. После долгих странствований, изможденная, изменившаяся почти до неузнаваемости, с узелком и посохом в руках прибыла игуменья Руфина в Харбин. Долгие месяцы – между жизнью и смертью. Настигшая болезнь, казалось, не желала отпускать ее из своих когтей. Сестры со дня на день ожидали худшего. Но однажды произошло чудо – матушка пошла на поправку. Предшествовало же этому событие необычное, оставившее глубокий след в душах невольных свидетелей его. Больная впала в забытье, продолжавшееся около двух часов, и вдруг глаза ее приоткрылись и тихие слова заставили всех обернуться: «О человечество! Чего ты лишаешься! Господи! Пошли мне какие угодно страдания, но только не лиши меня этой радости!» В муках ей было дано укрепление: Господь сподобил ее лицезрения райских обителей. Вознесенная от земли, она видела и себя в том же белом халатике, что был на ней во время болезни: ни боли, ни усталости, ни скорби. Все изгладила одна минута в раю со Спасителем, среди святых.
После этого события прошло немного времени, и однажды прямо в руках матушки обновилась старинная Владимирская икона Божией Матери. И вот тогда митрополит Мефодий благословил переименовать Харбинскую обитель во Владимирский женский монастырь.
Оправившись от болезни, матушка принялась усердно молиться Пресвятой Владычице о помощи в устроении монашеской общины: нищета, сестры по-прежнему ютились по чужим углам. И вдруг словно источник открылся – со всех сторон потекли пожертвования…
В 1927 г . матушка задумала перевезти монастырь в США, где надеялась дождаться освобождения России, однако плану этому не суждено было исполниться, и постепенно монастырь переехал в Шанхай, перейдя под окормление епископа Шанхайского Иоанна (Максимовича). Именно в этот период в жизнь обители вошли продолжительные ночные бдения. Матушка, казалось, просто забыла о болезнях и подолгу молилась в келье и в храме вместе с сестрами, будто переступая границу между двумя мирами – дольним и горним, куда готовилась отойти. Конец монашеской жизни будто соединялся с самым ее началом, когда восьмилетней девочкой стояла она при свете лампадки возле домашних икон в Перми.
Наступил 1937 год. Из России доходили самые горькие вести. Но для нее Чаша Страданий была уже испита. В праздник Успения Пресвятой Богородицы тихо, после причастия, матушка отошла туда, куда ничто скверное и злое войти не может.
Своим письмом, законченным на смертном одре, она желала расположить души сестер и братьев по вере к молитве – той, что для нее самой была вернейшей спутницей в скорбях. И боль растворялась радостью, и горечь становилась «слаще меда и сота», когда в сердце вливалось чувство близости и попечения Владычицы мира о России, вслед за словами, которые игуменья Руфина записала как завещание: «Матерь Божия, спаси землю Русскую!» Простой образец соборной молитвы для всех, кто находится по ту и другую сторону границы и вопреки всем битвам века носит одно имя – православные христиане.
Источник: http://www.pravmir.ru/gorech-slashhe-meda-i-sota-igumeniya-rufina-kokoreva/#ixzz3MzxO6CFe
